Читаем без скачивания Смертоносная чаша [Все дурное ночи] - Елена Сазанович

– Ты всегда так живешь? – Оксана, улыбаясь, смотрела на меня.

И я, изображая из себя лихую знаменитость, ответил:

– Да уж, такие мы – жрецы Аполлона.

Она пожала плечами.

– А для меня важнее всего – любовь. Мне всегда казалось, если любовь существует, остальное не важно. И ни на что уже не следует обращать внимания. Правда? А если ее нет, тогда, конечно… Но, видя людей, окруженных роскошью и живущих ради нее, я думаю, как они, в принципе, несчастны. Они чем-то обделены. У них нет главного.

Меня окончательно покорил ее монолог. И, видимо, по этому поводу я надрался. И, проснувшись утром в ее простенькой квартирке, где было мало вещей и много вкуса, я подумал, что счастлив. И тут же принялся извиняться перед Оксаной. Но и тогда она оказалась выше меня. Она зажала мне рот ладонью. И, как всегда, тепло улыбнулась.

– Не надо, милый. Я способна понять любого. И не только в силу своей профессии. Просто я родилась с пониманием того, что каждый человек имеет право на срывы, на ошибки. На повторение их. Иначе было бы не так уж здорово жить…

Эти слова совершенно убедили меня, что Оксана – моя любовь. Мой идеал, о котором я так долго мечтал. И еще – это единственная женщина в мире, не совершающая ошибок. И поэтому – не повторяющая их. Противоположные заряды соединились. В то время мы не могли знать, что они так быстро разлетятся в разные стороны…

– В нашем клубе людей сближают не только отчаяние и разочарование, – перебил мои светлые воспоминания швейцар, – но и поиски гармонии в творчестве. Все члены клуба – исключительно писатели, художники, артисты, поэты, музыканты. Одним словом, их можно окрестить просто – артисты. Ведь вы не станете возражать, что любой творческий человек по сути своей – артист? Так или иначе, он не просто сочиняет, но обязательно и проигрывает сочиненный мир.

Я усмехнулся. Я не возражал.

– Поэтому столь интересующая вас буква в аббревиатуре «КОСА» обозначает не только улицу Андреевскую. Это сокращенно можно прочитать и так: Клуб Отчаявшихся Сограждан-Артистов. Вы удовлетворены этим объяснением?

Я утвердительно кивнул. Хотя был удовлетворен далеко не всем, что увидел. Конечно, легче всего собрать в клуб отчаявшихся творческих интеллигентиков, чьи мысли загромождены иллюзиями, мечтами и прочей чепухой, которая неизбежно ведет к душевному срыву.

М-да. И я еще раз оглядел зал. Все-таки я не подозревал, что в нашем городе так много бездельников, желающих рассчитаться с жизнью. Собрать бы их всех в одну кучу и вывести очищать от мусора и грязи улицу Андреевскую. Вот тогда можно и посмотреть, насколько хватит их актерского таланта. А впрочем, разве я имею право на суд, если не в меньшей, а возможно, в гораздо большей мере желаю примкнуть к их кругу?

Швейцар наконец оставил меня, попросив никуда не отлучаться. И стал с кем-то вести оживленную беседу. Судя по его дорогому бордовому костюму, шелковому галстуку и лаковым черным туфлям, это был некто высокого ранга. Варфоломеев откровенно указывал на меня, размахивая своими прозрачными маленькими ручонками. «Бордовый костюм» смотрел в мою сторону своими узкими холодными глазами и, казалось, просвечивал меня насквозь. Мне стало неловко. И я от неловкости, посвистывая и изображая безразличие, принялся рассматривать страдающую публику. Мне были знакомы многие лица. Они лет пять – десять назад часто мелькали на экранах телевизоров, на театральных сценах, на выставках и в концертных залах. В общем, их всегда можно было встретить на самых престижных тусовках. Но постепенно они по разным причинам исчезали из элитарных кругов. И, как я убедился, находили приют именно здесь.

В клуб пребывали и среднего уровня знаменитости. С ними я, бывало, не раз пил в закусочных и поневоле слушал их болтовню о развитии творческого процесса. И замечал про себя, что именно средний десяток уверен в своей гениальности, ни на секунду не смиряясь с тем, что его не принимают в круг ослепительных звезд. Пожалуй, они больше всех имели право на отчаяние. Золотая середина не так уж и золота. И ей зачастую остается разве что пить. Или посещать этот сомнительный клуб. Я их отлично понимал. Хотя сам когда-то имел полный успех. Но полного понимания не имел никогда.

Впрочем, здесь хватало и абсолютно незнакомых лиц. Но мне не стоило труда догадаться, кто это. Начинающие служители его величества Искусства. Притащившиеся сюда в поисках экзотики. Несомненно, в надежде познакомиться со знаменитостями. И решившие, что это ночное заведение – последний писк моды. Впрочем, мода на страдание в кругу интеллигенции была всегда. Ведь болтать о муках творчества, о несостоявшихся планах и мечтах гораздо проще, чем изображать их на холсте, в музыке, литературе.

Клуб уже не казался мне таинственным храмом, а выглядел заурядной забегаловкой, где собирается богемка за бутылочкой хорошего винца и изображает из себя отвергнутых обществом сограждан. Мне стало скучно. Увы, тогда я еще не мог по-настоящему оценить всю силу этого заведения…

Наконец обо мне вспомнили. Варфоломеев и «бордовый костюм» подошли ко мне. И вот я имел удовольствие созерцать «бордового» вблизи. Его раскосые узкие глаза не казались такими уж холодными. А орлиный нос, седина на висках, широкие скулы и тоненькие черные усики вполне соответствовали его благородному виду.

– Это наш знаменитый управляющий Игорь Олегович Толмачевский, – низко пропел швейцар.

Управляющий одарил меня белозубой улыбкой.

– Вообще-то я еще слишком молод для отчества. Поэтому для всех я Игорь. А Олеговича я приберег на более поздний период жизни.

Я, в свою очередь, ответил ему улыбкой. И представился.

– Мы бесконечно польщены тем, что наш клуб посещают такие талантливые актеры. – Толмачевский сделал мне комплимент, в который я поверил с трудом. – Я искренний поклонник вашего таланта. Но как жаль, как жаль, что так рано, так преждевременно закончили вы свой творческий путь. Увы, – развел он своими холеными руками, сверкнув огромным золотым перстнем с каким-то бордовым камнем, в тон его костюму. – Увы, не нам распоряжаться нашей судьбой и нашим талантом. Все решается на другом, более высоком уровне… Так что, наш адрес вам дал Лядов?

Процветающий Лядов. Поправил я его мысленно. А вслух ответил:

– Именно он. – И, чтобы не оставлять сомнений в столь высокой рекомендации, добавил: – Он мой лучший друг. Мы с ним вместе учились в институте. Так сказать, товарищ по парте.

– О да! – воскликнул Толмачевский. – Эти молодые годы! Эти споры в звездные ночи! Эти творческие поиски у моря под яркой луной! Эти юные музы, посещающие скромную обитель творца…

Эти красные рожи, несущие всякую чушь об искусстве. Эти грязные, обшарпанные стены, разбитые лампочки. Это хмурое утро с невероятной головной болью. Эти сомнительные накрашенные девицы, плюющие на слово «любовь», продолжил я про себя. И так же, про себя, добавил: он тоже, наверно, из нас, бывших. Поэт, наверное…

– О, знаете, я тоже балуюсь с этой легкомысленной Афродитой. Люблю, знаете, посочинять стишки при тусклом свете свечи…

Так я и знал. И мне стало еще скучнее. И я почему-то с невероятной тоской вспомнил свою жену Оксану. Ее простенький, естественный мир. Ее искренние, задушевные слова. Ее неприятие лжи.

– К сожалению, – не унимался управляющий, пощипывая тоненькие черные усики, – наше заведение полностью забито посетителями. Впрочем, вы сами можете в этом убедиться. И достойного местечка я вам пока подыскать не могу. Имеется в виду, рядом с уважаемыми, известнейшими людьми. Но смею вас уверить, это временно. Как только освободится лучшее место – я тут же оповещу вас. – Он взмахнул холеной рукой. И бордовый камень в золотой оправе на указательном пальце прямо-таки ослепил меня. – А пока сядьте вон за тот столик. Конечно, там людишки неприметные. Но, думаю, для вашего, творческого склада ума вы сможете почерпнуть и из этих бесед что-либо полезное.

И Толмачевский, кивнув на прощание, скрылся за служебной дверью. А мне ничего не оставалось, как последовать за швейцаром в глубь полутемного зала и оказаться возле нужного столика. Мой провожатый – господин Варфоломеев – тут же незаметно исчез, оставив меня наедине с молодой женщиной и мужчиной средних лет. Пожалуй, управляющий не погрешил против истины, говоря, что придется довольствоваться далеко не сливками общества. Но я был этому даже рад. Меня не прельщают напыщенные персонажи. Я с большим удовольствием проведу время с обычными людьми. Правда, Толмачевский немного ошибся: может быть, мои соседи по столику и не сверкали, как звезды на небосклоне, но заурядными их тоже нельзя было назвать. Они приветливо улыбались мне, потягивая вино. И я сразу же про себя отметил: свои парни.

– Меня зовут Никита. Ник Задоров. Я в прошлом – актер. Довольно преуспевающий в своем ремесле. В настоящем – блудный сын, затерявшийся на тернистых путях бренной жизни, – выложил я залпом – на всякий случай – всю информацию о себе.